внук не обращается к авторитету деда.
А Эразм Дарвин писал:
Свирепый волк с кормящею волчат Волчицею — гроза невинных стад; Орел, стремясь из-под небес стрелою, Грозит голубке слабой смертью злою; Голубка ж, как овца, опять должна, Кормясь, губить ростки и семена. Охотнице-сове средь ночи темной Не жаль певца любви и неги томной, А соловей съедает светляка, Не посмотрев на прелесть огонька; Светляк же, ночи светоч оживленный, Вползая вверх, цветок съедает сонный.
Такую же картину борьбы за существование описывал Эразм Дарвин в мире растений:
Деревья, травы вверх растут задорно, За свет и воздух борются упорно. А корни их, в земле неся свой труд, За почву и за влажность спор ведут, По вязу хитрый плющ ползет извивом, Душа его в своем объятье льстивом.
Итак, повсюду в природе идет уничтожение живых существ:
Вдруг стрелы смерти голод заметал, И мир одной огромной бойней стал.
Каждое живое существо обладает приспособлениями к нападению и самозащите — утверждает Эразм Дарвин.
Эти же идеи занимали центральное место и во взглядах Чарлза Дарвина. Но он не хочет излагать свои воззрения только общими широкими мазками, как это делал его великий дед.
Нужны именно факты и факты. «Я смотрю на излишнюю тягу к обобщениям как на безусловное зло», — пишет он Гукеру в 1844 году.
Он постоянно проверяет свои обобщения: не ушел ли от научных фактов в сторону фантазии.
На самом же деле Дарвин давно вышел на путь обобщений. Они проскальзывают в его «Дневнике путешествий». Еще в записных книжках 1837–1838 годов, рядом с памятками о днях заседаний в научных обществах и сведениями о продаже домов, встречаются заметки, прямо указывающие, что идея эволюции постепенно складывалась в его уме.
Краткие положения будущей теории происхождения видов Дарвин набросал в 1838 году.
Через три года, в 1842 году, Дарвин записал свои мысли о происхождении видов карандашом на тридцати пяти страницах в виде очерка. Этот очерк найден под лестницей в шкафу, служившем не для бумаг, а «скорее как склад для предметов, которые не хотели уничтожать».
Плохая бумага, на которой карандашом был написан «Очерк», помарки, зачеркнутые фразы и слова, неразборчивые окончания говорят, что, вероятно, Дарвин делал эти краткие записи только для себя, как черновой набросок того, что ему стало ясно.
В течение двух ближайших лет Дарвин составляет второй очерк, уже значительно более полный, на двухстах тридцати страницах и делает следующее признание Гукеру:
«Я со времени своего возвращения из кругосветного путешествия был занят очень самонадеянной и — нет ни одного человека, который бы не сказал этого, — очень глупой работой. Я был так поражен распространением организмов на Галапагосских островах и т. д. и т. д., что я решил слепо собирать всякие факты, которые могли бы иметь хоть какое-нибудь отношение к вопросу, что такое виды. Я прочел груды книг по земледелию и садоводству и непрерывно собирал факты. Наконец, появились проблески света, и я почти убежден (совершенно противоположно мнению, с которого я начал), что виды (это все равно, что сознаться в убийстве) не неизменны. Да хранят меня небеса от ламарковской чепухи, „стремления к прогрессу“, „приспособления вследствие медленно действующей воли животного“ и т. д. Но заключения, к которым я пришел, мало отличаются от его заключений, хотя причина изменений совершенно другая. Я думаю, я нашел (вот здесь-то и самонадеянность!) простое средство, при помощи которого виды становятся великолепно приспособленными к разным целям. Тут-то вы застонете и подумаете про себя, на какого человека я тратил время и кому я писал письма!»
Основной вывод заключался в признании изменчивости видов и происхождения их от общего корня.
Дарвин прекрасно понимал, что такой вывод совершенно противоречит религиозному учению о сотворении мира богом, о постоянстве и неизменности природы. Он отлично знал, что представители церкви и религиозно настроенные ученые ополчатся на теорию об историческом развитии органического мира. «Знаю, сколько упреков я навлеку на себя этим заключением, — пишет Дарвин одному из своих друзей, — но я по крайней мере честно и обдуманно пришел к нему».
В нескольких коричневых папках накопились заметки и выписки из книг. На самих книгах, которые читал Дарвин, обычно в конце их, им было сделано множество пометок и ссылок. Еще много лет надо работать, чтобы обосновать теорию, — думал Дарвин.
Для него она была ясна, но как убедить в справедливости ее других людей? Фактами, только фактами!
В июле 1844 года Дарвин настолько плохо себя почувствовал, что и сам он, и все родные думали о близости его смерти.
И вот, боясь, что смерть или затяжной недуг не позволит ему разработать свою теорию для опубликования, Дарвин пишет миссис Дарвин письмо-завещание: «…Я пишу это на случай моей внезапной смерти, как торжественное изъявление моей последней воли,
